За ягодами
Погожее августовское утро, которое ожидали давно. Отец обещал сводить на болото за клюквой, как только позволит погода. Но в последние дни небо было укрыто тучами, моросил холодный дождь. И вот накануне вечером на западе оно прояснилось, и солнце опустилось за кромку леса, который был облит яркой розовой краской.
Отец заранее предупредил, что на следующий день поведёт нас, а это: маму, старшую мою сестру, меня и нашу соседку тётю Катю с дочерью, – на болото за ягодами. Заранее приготовили паёвки1. Положили в них котелки. А наутро собрали узелки с обедом: малосольные огурцы, вкрутую сваренные яйца, несколько запеченных до золотистой корочки картофелин, ломти хлеба и в бутылках холодное молоко.
Вышли утром рано, ещё до того, как на траве обсохла роса. Выстроились цепочкой за идущим впереди отцом, быстро миновали совхозное поле и опушку леса. Вошли под кроны спящих таёжных деревьев, с которых, как только задевали их, сыпался холодный колючий дождь.
Дороги нет. Идём вцело. То и дело спотыкаясь, стараюсь не отставать от идущих впереди. Успеваю поглядывать на спокойно идущего отца. Думаю об израненной его ноге, о том, как ему, наверное, трудно идти вот так, без дороги.
А мне вскоре уже хочется присесть, отдохнуть от этого таёжного «марафона». Догоняю маму и говорю ей об этом. Она окликает отца, чтобы тот остановился ненадолго для отдыха. Отец шутит над нашей слабостью, предлагает дойти до какой-то валёжины, мол, на ней и посидите, отдохнёте, а тут негде присесть.
И действительно, через несколько минут мы оказались около огромного, лежащего на земле и обросшего мхом, дерева. С облегчением все опустились на мягкую лесную подстилку на нём.
А отец, ни на минуту не присев, а только сказав: «Отойду, может, рябчиков подстрелю. Запечём на обед», – ушёл в чащу леса. Ещё долго слышался шелест травы под его несгибающейся, израненной ногой. Спустя некоторое время, один за другим грянули два выстрела. И снова наступила тишина; казалось, лес замер, оглушённый выстрелами.
Вскоре показался отец, у его пояса висели два рябчика. «Ну, вот, девки, и рябчики на обед», – сказал нам и сел поодаль, вытянув раненую ногу. Достал кисет и, свернув самокрутку, некоторое время, молча, курил. Затем, тщательно загасив в мокрой траве окурок, поднялся.
За ним, как по команде, вскочили и мы, накинули на плечи паёвки, чтобы продолжать путь до ягодников. Идти до них, как сказал отец, нужно было ещё не менее часа.
И опять дорога, а вернее – не дорога, а шагание вброд по заросшей тайге. Было удивительным, как отец мог находить правильный путь в этой, казалось бы, однообразной чаще. Иногда он останавливался, давал нам возможность передохнуть, а сам в это время отходил в сторону, рассматривал что-то в подлеске, в вершинах деревьев. Потом возвращался и уже заранее предупреждал, где будет следующая остановка. Как он находил это место, по интуиции или благодаря удивительной зрительной памяти, но через некоторое время мы видели те приметы, которые называл отец.
Он был таёжником, опытным охотником – промысловиком. О нём в деревне говорили:
«Михаил в лесу, как в своём дворе».
Наконец мы оказались у начала тропинки, которая разделяла клюквенное болото на две части. Почему на болоте тропинка, а в тайге её нет? И на этот мой вопрос отец ответил обстоятельно: на болоте потеряться легче, чем в тайге, вот тропинка и служит ориентиром для людей. Тогда я поняла и назначение разноцветных тряпочек, привязанных к низкорослым сосёнкам по обеим сторонам её.
А потом собирали ягоды, крупные блестящие, отливающие тёмно-малиновым цветом. Их было так много, что казалось, будто кто-то рассыпал их на болотном седом мху. Рассыпал, и теперь ягоды можно просто сгребать ладонями в котелок. Но они держались на тоненьких ниточках, которые скрывал густой мох.
Все разбрелись вдоль тропинки так, чтобы видеть её и друг друга. И только отец, предупредив нас, чтобы не теряли тропинку из виду, ушёл далеко в сторону и вернулся, когда солнце поднялось высоко над горизонтом.
Вернулся он с паёвкой на плечах и котелком в руках. Оказалось, он успел набрать почти полную паёвку ягод и запечь рябчиков на острове в глубине болота. Выпотрошив, но не ощипав, завернув их в листья, обмазал глиной и, выкопав в земле ямку, положил в неё рябчиков. А сверху развёл костёр. Так в тайге всегда готовил отец дичь.
Пообедав, все продолжали сбор ягод, а отец решил проверить делянку2 и должен был вернуться часа через два. А нам к этому времени нужно было выйти к началу тропы. Так и сделали. Несмотря на то, что паёвка у меня была небольшая, может быть, около ведра, оттягивала плечи изрядно. И всё-таки к назначенному месту мы вышли вовремя и ждали отца.
А вскоре со стороны, противоположной той, куда он уходил, появился отец, но почему-то без паёвки. Оказывается, он за это время успел побывать и в делянке и вынести свою тяжёлую ношу из тайги, оставив её на тропке у совхозного поля. А теперь, подхватив мамину и мою паёвки, отец, забросив их за плечи, повёл нас в домашнюю сторону. Действительно повёл, потому что, оставь он нас одних в тайге, мы и шагу бы не смогли сделать, не зная, в какую сторону идти. А он всё шёл, ни на секунду не сомневаясь в правильности выбранной дороги.
Освобождённая от ноши, я рассматривала густые заросли, срывала то и дело встречающиеся ягоды костяники, брусники. И вдруг, совсем случайно, взглянув на отца, я увидела, что рубаха между лопаток на его спине потемнела от пота. Бросилась вперёд, обгоняя всех, я догнала его и начала дёргать с отцовского плеча свою паёвку.
Тот притворно сердился, не отдавая. Но я быстро нашла весомую причину: «Ага, встретим кого-нибудь из деревни по дороге, а они подумают, что ягод я не насобирала!»
Не знаю, поверил ли отец в искренность моих слов, только снял паёвку и повесил на мои плечи, проверив, удобно ли она легла. Вместе с тяжестью на плечах я почувствовала огромную лёгкость в душе.
Этот случай запомнился мне на всю жизнь, вероятно, потому, что впервые в десятилетнем возрасте я поняла, как это важно суметь увидеть то, чего мы, дети, часто не замечаем: тяжесть родительской ноши, которую они снимают с наших плеч, забывая в это время о себе.
Г. Гузь
Поделиться ссылкой
